XV

Как только оказалось возможным, Нежданов отправился к себе в комнату и заперся. Ему не хотелось ни с кем видеться – ни с кем, кроме Марианны. Ее комната находилась на самом конце длинного коридора, пересекавшего весь верхний этаж. Нежданов только раз – и то на несколько минут – заходил туда; но ему казалось, что она не рассердится, если он к ней постучится, что она даже желает переговорить с ним. Было уже довольно поздно, часов около десяти; хозяева, после сцены за обедом, не считали нужным его тревожить и продолжали играть в карты с Калломейцевым. Валентина Михайловна раза два наведалась о Марианне, так как она тоже исчезла скоро после стола. – Где же Марианна Викентьевна? – спросила она сперва по-русски, потом по-французски, не обращаясь ни к кому в особенности, а более к стенам, как это обыкновенно делают очень удивленные люди; впрочем, она вскоре сама занялась игрой.

Нежданов прошелся несколько раз по своей комнате, потом отправился по коридору до Марианниной двери – и тихонько постучался. Ответа не было. Он постучался еще раз – попытался отворить дверь… Она оказалась запертою. Но не успел он вернуться к себе, сесть на стул, как его собственная дверь слабо скрипнула и послышался голос Марианны:

– Алексей Дмитрич, это вы приходили ко мне?

Он тотчас вскочил и бросился в коридор; Марианна стояла перед дверью, со свечой в руке, бледная и неподвижная.

– Да… я… – шепнул он.

– Пойдемте, – отвечала она и пошла по коридору; но, не дойдя до конца, остановилась и толкнула рукою низкую дверь. Нежданов увидал небольшую, почти пустую комнату. – Войдемте лучше сюда, Алексей Дмитрич, здесь нам никто не помешает. – Нежданов повиновался. Марианна поставила свечку на подоконник и обернулась к Нежданову.

– Я понимаю, почему вам именно меня хотелось видеть, – начала она, – вам очень тяжело жить в этом доме, и мне тоже.

– Да; я хотел вас видеть, Марианна Викентьевна, – отвечал Нежданов, – но мне не тяжело здесь с тех пор, как я сблизился с вами.

Марианна улыбнулась задумчиво.

– Спасибо, Алексей Дмитрич, – но скажите, неужели вы намерены остаться здесь после всех этих безобразий?

– Я думаю, меня здесь не оставят – мне откажут! – отвечал Нежданов.

– А сами вы не откажетесь?

– Сам… Нет.

– Почему?

– Вы хотите знать правду? Потому что вы здесь.

Марианна наклонила голову и отошла немного в глубь комнаты.

– И к тому же, – продолжал Нежданов, – я обязан остаться здесь. Вы ничего не знаете, но я хочу, я чувствую, что должен вам всё сказать. – Он подступил к Марианне и схватил ее за руку. Она ее не приняла – и только посмотрела ему в лицо. – Послушайте! – воскликнул она внезапным, сильным порывом. – Послушайте меня! – И тотчас же, не садясь ни на одно из двух-трех стульев, находившихся в комнате, продолжая стоять перед Марианной и держать ее руку, Нежданов с увлечением, с жаром, с неожиданным для него самого красноречием сообщил Марианне свои планы, намерения, причину, заставившую его принять предложение Сипягина, – все свои связи, знакомства, свое прошедшее, всё, что он скрывал, что никому не высказывал! Он упомянул о полученных письмах, о Василии Николаевиче, обо всем – даже о Силине! Он говорил торопливо, без запинки, без малейшего колебанья – словно он упрекал себя в том, что до сих пор не посвятил Марианны во все свои тайны, словно извинялся перед нею. Она его слушала внимательно, жадно; на первых порах она изумилась… Но это чувство тотчас исчезло. Благодарность, гордость, преданность, решимость – вот чем переполнялась ее душа. Ее лицо, ее глаза засияли; она положила другую свою руку на руку Нежданова – ее губы раскрылись восторженно… Она вдруг страшно похорошела!

Он остановился наконец – глянул на нее и как будто впервые увидал это лицо, которое в то же время так было и дорого ему и так знакомо.

Он вздохнул сильно, глубоко…

– Ах, как я хорошо сделал, что вам всё сказал! – едва могли шепнуть его губы.

– Да, хорошо… хорошо! – повторила она тоже шёпотом. Она невольно подражала ему, да и голос ее угас – И значит, вы знаете, – продолжала она, – что я в вашем распоряжении, что я хочу быть тоже полезной вашему делу, что я готова сделать всё, что будет нужно, пойти куда прикажут, что я всегда, всею душою, желала того же, что и вы…

Она тоже умолкла. Еще одно слово – и у ней брызнули бы слезы умиления. Всё ее крепкое существо стало внезапно мягко как воск. Жажда деятельности, жертвы, жертвы немедленной – вот чем она томилась.

Чьи-то шаги послышались за дверью – осторожные, быстрые, легкие шаги.

Марианна вдруг выпрямилась, освободила свои руки – и вся тотчас переменилась и повеселела. Что-то презрительное, что-то удалое мелькнуло по ее лицу.

– Я знаю, кто нас подслушивает в эту минуту, – проговорила она так громко, что в коридоре явственным отзвучием раздавалось каждое ее слово, – г-жа Сипягина подслушивает нас… но мне это совершенно всё равно.

Шорох шагов прекратился.

– Так как же? – обратилась Марианна к Нежданову, – что же мне делать? как помочь вам? Говорите… говорите скорей! Что делать?

– Что? – промолвил Нежданов. – Я еще не знаю… Я получил от Маркелова записку…

– Когда? Когда?

– Сегодня вечером. Надо мне ехать завтра с ним к Соломину на завод.

– Да… да… Вот еще славный человек – Маркелов! Вот настоящий друг!

– Такой же, как я?

Марианна глянула прямо в лицо Нежданову.

– Нет – не такой же.

– Как?..

Она вдруг отвернулась.

– Ах! да разве вы не знаете, чем вы для меня стали и что я чувствую в эту минуту…

Сердце Нежданова сильно забилось и взор опустился невольно. Эта девушка, которая полюбила его – его, бездомного горемыку, – которая ему доверяется, которая готова идти за ним, вместе с ним, к одной и той же цели, – эта чудесная девушка – Марианна – в это мгновенье стала для Нежданова воплощением всего хорошего, правдивого на земле, воплощением неиспытанной им семейной, сестриной, женской любви, – воплощением родины, счастья, борьбы, свободы!

Он поднял голову – и увидал ее глаза, снова на него обращенные…

О, как проникал их светлый, славный взгляд в самую глубь его души!

– Итак, – начал он неверным голосом, – я еду завтра… И когда я вернусь оттуда, я скажу… вам… (ему вдруг стало неловко говорить Марианне «вы»), скажу вам, что узнаю, что будет решено. Отныне всё, что я буду делать, всё, что я буду думать, – всё, всё сперва узнаешь… ты.

– О мой друг! – воскликнула Марианна и опять схватила его руку. – Я то же самое обещаю тебе!

Это «тебе» вышло у ней так легко и просто, как будто иначе и нельзя было – как будто это было товарищеское «ты».

– А письмо можно видеть?

– Вот оно, вот.

Марианна пробежала письмо и чуть не с благоговением подняла на него взор.

– На тебя возлагают такие важные поручения?

Он улыбнулся ей в ответ и спрятал письмо в карман.

– Странно, – промолвил он, – ведь мы объяснились друг другу в любви – мы любим друг друга, – а ни слова об этом между нами не было.

– К чему? – шепнула Марианна и вдруг бросилась к нему на шею, притиснула свою голову к его плечу… Но они даже не поцеловались – это было бы пошло и почему-то жутко, так по крайней мере чувствовали они оба, – и тотчас же разошлись, крепко-крепко стиснув друг другу руку.

Марианна вернулась за свечой, которую оставила на подоконнике пустой комнаты, – и только тут нашло на нее нечто вроде недоумения. Она погасила ее и в глубокой темноте, быстроскользнув по коридору, вернулась в свою комнату, разделась и легла в той же для нее почему-то отрадной темноте.