XXIII

Кузьма Васильевич открыл глаза. Светло кругом, тихо… пахнет уксусом, мятой. Над ним и по бокам что-то белое; он вглядывается: полог постельный. Он хочет голову приподнять… нельзя; руку… нельзя тоже. Что такое значит? Он опускает глаза… Какое-то длинное тело протянуто перед ним, и на том теле шерстяное одеяло, желтое с коричневою каймой. Тело оказывается его, Кузьмы Васильевича. Он пытается крикнуть… ничего не выходит. Он пытается опять, напрягает все свои силы… дряхлый стон раздается и дрожит под его носом. Слышатся тяжелые шаги, жилистая рука раздвигает полог. Седой инвалид в военной заплатанной шинели стоит перед ним и глядит на него… И он глядит на инвалида. Большая оловянная кружка придвигается к губам Кузьмы Васильевича. Кузьма Васильевич жадно пьет холодную воду. Язык его развязывается.

«Где я? – Инвалид еще раз взглядывает на него, уходит и возвращается с другим человеком, в темном мундире. – Где я?» – повторяет Кузьма Васильевич. – «Ну, теперь будет жив, – говорит человек в мундире. – Вы в госпитале, – прибавляет он громко, – но извольте почивать. Вам вредно разговаривать». Кузьма Васильевич готов удивиться, но снова впадает в забытье…

На другое утро явился доктор. Кузьма Васильевич пришел в себя. Доктор поздравил его с выздоровлением и велел перевязать ему голову.

– Как? голову? Да разве у меня…

– Вы не должны говорить, не должны беспокоиться, – перебил его доктор. – А теперь лежите смирно и благодарите всевышнего создателя. Где компрессы, Поплевкин?

– Да где же деньги… казенные…

– Ну, опять стал бредить… Побольше льду, Поплевкин!