На другой день после похорон Теглева (я находился еще в деревне, в ожидании брата) Семен вошел в избу и доложил, что Илья желает меня видеть.
– Какой Илья? – спросил я.
– А наш разносчик.
Я велел позвать его.
Он явился. Пожалел слегка о господине подпоручике; удивился, что, мол, это с ним такое попритчилось…
– Он остался тебе должен? – спросил я.
– Никак нет-с. Они что забирали – всё сейчас выплачивали в аккурате. А вот что-с… – Тут разносчик осклабился. – Досталась вам одна моя вещица…
– Какая такая вещица?
– А самая вот эта-с. – Он показал пальцем на резной гребешок, лежавший на туалетном столике. – Вещица малой важности-с, – продолжал балагур, – но как я ее получил в подарок…
Я вдруг поднял голову. Меня как светом озарило.
– Твое имя Илья?
– Точно так-с.
– Так уж это не тебя ли я… намедни… под ветлою?
Разносчик подмигнул глазом и еще пуще осклабился.
– Меня-с.
– И это тебя звали?…
– Меня-с, – повторил разносчик с игривой скромностью. – Тут есть одна девица, – продолжал он фальцетом, – которая, по причине очень большой строгости со стороны родителей…
– Хорошо, хорошо, – перебил я его, вручил ему гребешок и выпроводил его вон.
Так вот кто был «Илюша», – подумал я и погрузился в философические рассуждения, которые я, впрочем, вам навязывать не стану, ибо никому не намерен мешать верить в судьбу, предопределение и прочие фатальности.
Вернувшись в Петербург, я собрал сведения о Маше. Я даже отыскал доктора, который ее лечил. К изумлению моему, я услышал от него, что она умерла не от отравы, а от холеры! Я сообщил ему то, что слышал от Теглева.
– Э! э! – воскликнул вдруг доктор. – Этот Теглев – артиллерийский офицер, среднего росту, сутулый, пришепетывает?
– Да.
– Ну, так и есть. Этот господин отъявился ко мне – я его тут в первый раз увидел – и начал настаивать на том, что та девушка отравилась. «Холера», – говорю я. «Яд», – говорит он. «Да холера же», – говорю я. «Да яд же», – говорит он. Я вижу, человек какой-то словно помешанный, с широким затылком, значит упрямый, пристает ко мне не с коротким… Всё равно, думаю, субъект ведь помер… Ну, говорю, отравилась она, коли вам этак приятнее. Он поблагодарил меня, даже руку пожал – и скрылся.
Я рассказал доктору, каким образом этот самый офицер в тот же самый день застрелился.
Доктор даже бровью не повел – а только заметил, что на свете чудаки бывают разные.
– Бывают, – повторил за ним и я.
Да, справедливо сказал кто-то про самоубийц: пока они не исполнят своего намерения – никто им не верит; а исполнят – никто о них не пожалеет.