XXI

Чья-то рука легла на мое плечо и несколько раз меня толкнула… Я открыл глаза и, при слабом свете одинокой свечи, увидел пред собою Фустова. Он испугал меня. Он качался на ногах; лицо его было желто, почти одного цвета с волосами; губы отвисли, мутные глаза глядели бессмысленно в сторону. Куда девался их постоянно ласковый и благосклонный взор? У меня был двоюродный брат, который от падучей болезни впал в идиотизм… Фустов походил на него в эту минуту.

Я поспешно приподнялся.

– Что такое? Что с тобою? Господи!

Он ничего не отвечал.

– Да что случилось? Фустов! Говори же! Сусанна?..

Фустов слегка встрепенулся.

– Она… – начал он сиплым голосом и умолк.

– Что с нею? Ты ее видел?

Он уставился на меня.

– Ее уж нет.

– Как нет?

– Совсем нет. Она умерла.

Я вскочил с постели.

– Как умерла! Сусанна? Умерла?

Фустов опять отвел глаза в сторону.

– Да, умерла; в полночь.

«Он рехнулся!» – мелькнуло у меня в голове.

– В полночь! Да теперь который час?

– Теперь восемь часов утра. Мне прислали сказать. Ее завтра хоронят.

Я схватил его за руку.

– Александр, ты не бредишь? Ты в своем уме?

– Я в своем уме, – отвечал он. – Я, как узнал это, сейчас отправился к тебе.

Сердце во мне болезненно окаменело, как это всегда бывает при убеждении в невозвратно совершившейся беде.

– Боже мой! Боже мой! Умерла! – твердил я. – Как это возможно! Так внезапно! Или, может быть, она сама лишила себя жизни?

– Не знаю, – проговорил Фустов. – Ничего не знаю. Мне сказали: в полночь скончалась. И завтра хоронить будут.

«В полночь, – подумал я… – Стало быть, она была еще жива вчера, когда она мне почудилась на окне, когда я умолял его бежать к ней…»

– Она была еще жива вчера, когда ты посылал меня к Ивану Демьянычу, – промолвил Фустов, словно угадав мою мысль.

«Как же мало он знал ее! – подумал я опять. – Как мало мы оба ее знали! Восторженная голова, говорил он, все молодые девушки так… А в ту самую минуту она, быть может, подносила к губам… Возможно ли любить кого-нибудь и так грубо в нем ошибаться?»

Фустов неподвижно стоял пред моею кроватью, с повисшими руками, как виноватый.